О театре как способе соединения с миром, о чуде возникновения на сцене «новой жизни из ничего» – от актера драматического театра им. И.А. Гончарова, кандидата педагогических наук, доцента кафедры актёрского искусства УлГУ, руководителя «Молодёжного театра» Алексея Храбскова.
– Алексей, задам банальный, но важный вопрос: как вы попали в театр?
– В юности у меня было очень много увлечений, я хватался за всё. Меня постоянно упрекали родители: «Ты быстро остываешь, ничем не можешь заниматься всерьёз». Я боялся, что увлечение театром тоже недолговечно. Пошёл в строительный техникум, выполняя требования родителей. Это были 90-е годы, они очень боялись, считали, что мои мечты о театре – блажь. Тем, что они сопротивлялись, закалили мою силу воли. Потом родители сказали – «делай, что хочешь». Ну я и сделал. За годы армии взвесил все за и против. Если бы в Ульяновске не открылся вуз, я, может быть, не рискнул бы поступать. На тот момент не было сил, достаточной уверенности в себе. Думал, это останется моим хобби. Но, поступив в университет, укрепился в своём выборе благодаря моим учителям Михаилу Вартановичу Скандарову, Борису Владимировичу Александрову. И до сих пор получаю от театра удовольствие, он захватывает все моё существо.
Бывают роли – сплошной труд. Репетировать их скорее «нужно», чем «хочется» или «нравится». А есть роли, в которых рождаются моменты удовольствия от переживания на сцене некой совершенно новой жизни, которая невозможна больше нигде. Возникновение из ничего реальности, которой не было раньше. Это единственное искусство, творящееся прямо на глазах у зрителя. Кино уже заснято и будет одинаково повторяться. А театральное действо реально только здесь и сейчас. Когда опускается занавес, волшебство рассеивается, и той реальности уже не существует. Чудо! Наверное, это и есть самое сложное – каждый раз проживать всё по-настоящему заново. Театр живой, если, несмотря на постоянные повторы, на спектакле всё свежо, как в первый раз. Свежесть сохранять тяжело, и нет страшнее «мёртвого» театра, в котором ничего не происходит, и мы всегда знаем, как актер повторит эту интонацию. Не все могут по-настоящему жить на сцене. За теми, кто способен на это, безумно интересно наблюдать. Отсюда – возможность в роли выйти за пределы себя. Реализоваться так, как в жизни никогда не получится. Раскрыть собственный глубинный потенциал.
– Я правильно поняла: на сцене раздвигаются рамки вашей личности, границы обыденного восприятия вас людьми?
– Владимир Леви писал: «Человек равен бесконечности». Действительно, в нас есть всё. Я был в восторге, когда открыл это для себя. Много лет назад я репетировал роль стражника в «Антигоне» Ж. Ануя, характер которого мне совершенно не свойственен. Во мне открывались такие вещи во время репетиции! Это шло откуда-то изнутри. Например, страшная алчность, которая вообще мне не свойственна. Никогда у меня не было страсти к деньгам до тряски в руках. А там, увидев золотое кольцо, – и это нужно было по роли – я затрясся всем существом. Во время репетиции были созданы такие условия, что во мне это пробудилось. Я с ужасом подумал: во мне это есть! Или, например, роль Родиона Раскольникова, которая досталась мне в качестве учебного материала и стала любимой. Через эту работу я столько для себя открыл! Да, театр – это площадка познания себя и мира.
– Что ещё вас вдохновляет на новые роли?
– Почему человеку хочется делиться чем-то? Он стремится преодолеть одиночество, хочет соединиться с другим человеком. Может быть, это возможно через сокровенный разговор. Не во всех ролях это получается. Но третьим планом, подтекстом такой разговор может состояться даже в рамках самой примитивной развлекательной комедии. И если мне очень хочется этого исповедания, я стараюсь передать его. Я делюсь, и чувствую соединение с миром.
Есть один проект, который я сделал самостоятельно, намеренно ни с кем не советуясь – так, как хочу. У меня мало постановочного опыта, обычно спрашивал совета, а тут подумал: нет, моя история. Это спектакль «Маленький человек с большим сердцем» по циклу стихов «Про маленького человека» Сергея Гогина. Я понял, что хочу говорить именно об этом. Спектакль идёт уже два с половиной года, на него есть отклики. Один из зрителей, мужчина, расплакался. Я подумал тогда: «Ничего себе! Мы попали в сердце». Другой зритель (потом он стал моим другом) прочёл всё, что я вкладывал в спектакль сокровенного. Он увидел то, что я сформулировал для себя в самой глубине души. Мы нашлись как люди. Конечно, есть и те, кто не совсем услышал меня или интерпретировал иначе. Не хочу ничего проповедовать, мне важно, чтобы с человеком произошло что-то, и мы нашлись.
– Удаётся ли вам в жизни «выходить за пределы себя», взаимодействуя с людьми?
– Вся моя обыденная жизнь состоит из ежедневного труда. Я имею возможность общаться с друзьями и родственниками, может быть, раз пять в год. Если не занят в репетиции, бегу в «Молодёжный театр» или на занятия со студентами. Много общаюсь по делу, и моментов для сокровенного разговора почти не остается. Иногда он возникает с учениками. С коллегами это почти невозможно. Зачастую коллеги – соперники, наши отношения не строятся на том, что мы открываем друг другу сердца. Может быть, будь больше сердечного в моей жизни, и не так уж и нужна была бы мне сцена.
Любое дело, даже если я буду печь хлеб, в данном контексте может стать тем же самым, что и театр: проводником сокровенного разговора. Однажды я разговаривал со священником, и он спросил меня: «Театр – это для вас что?» Я и рассказал ему о попытке сокровенного разговора со зрителем. Он ответил: «Это хорошо, потому что любая деятельность во славу Божью, то есть ради любви, освещена». Получается, театральная деятельность может стать тем, от чего в мире будет больше любви. Было бы страшно обнаружить, что на самом деле в основе моей деятельности тщеславие и гордость. Надеюсь, что это не так.
– Алексей, как вы считаете, какие роли более всего дали раскрыться вашему личностному потенциалу?
– Есть роли, созданные великими драматургами, знатоками человеческих душ – их очень интересно играть. Но есть и роли-схемы, роли-вампиры. Их приходится насыщать жизнью, которой там даже не предполагалось. Я уже семнадцать лет профессионально играю на сцене. Многие роли не совсем мои, и приходится прикладывать усилия, чтобы полюбить их. Самые дорогие для меня говорят о том, что происходит в моей душе. То есть эти герои мне понятны. Посчастливилось играть в пьесе Григория Горина «Прощай, конферансье!» Спектакль основан на реальных событиях: была такая бригада, поддерживавшая дух наших бойцов. Однажды артисты попали в плен, и один из них взорвал себя во время концерта, зрителями которого были фашисты. Спектакль был приурочен к 9 мая и, к сожалению, шёл всего пять раз.
Если говорить о любимых ролях… После смерти Сергея Анатольевича Кондратенко я один раз сыграл в спектакле «Месяц в деревне». Играл там Большинцова, маленького человека, который влюблен и очень боится отказа. Эта роль для меня самая дорогая за последнее время, её безумно интересно играть.
– Ульяновцы уже знают вас как режиссёра...
– Я начал заниматься режиссурой по необходимости, нужно было ставить дипломные спектакли на кафедре. У меня нет профессионального образования, пока мало опыта, но есть организаторская жилка. Опираюсь на свой вкус и те представления, которые получил в актёрской работе. В режиссуре дышит мысль, гражданская позиция. Есть темы, о которых хочется говорить с помощью режиссуры. Но… Ставил бы я спектакли, будь полностью удовлетворён как актёр? У меня просто не было бы времени, я полностью отдавался бы большим и серьёзным работам. Но их почти нет. Есть неудовлетворённость и большое желание говорить.
– Вы уже говорили в одном интервью, что пошли преподавать, чтобы сохранить «рай, в котором спектакли не ставились, а рождались». Сложно было осваивать научную и педагогическую деятельность?
– Это тоже было объективной необходимостью, требовалось повышать квалификацию, чтобы быть педагогом. Мне сказали: ты дальше не двинешься, выплюнет система. Но и тут Бог меня не оставил. Я повстречал научного руководителя, доктора педагогических наук Ирину Викторовну Юстус, которая перевернула моё сознание. Она предложила очень интересную тему, на стыке искусства и науки: я исследовал ритуалы в системе образования России, и то, как они применялись в ХХ веке.
Большое моё первое открытие – собственное феноменальное невежество. И я так ему обрадовался! Вдруг понял, что у меня столько всего впереди непознанного. Организовать процесс мышления, освоить определённые методы познания – всё это было для меня ново. Но наука – совершенно иная деятельность, и совмещать её с театром оказалось практически невозможно.
– Открываете ли вы что-то новое для себя через преподавание?
– Каждый новый курс – новые личности. Они иногда выдают в творчестве такие вещи, до которых я сам бы никогда не додумался. Это и держит меня в университете. Я передаю свой опыт, и некоторые меня слышат. В профессии хочу дойти до самой сути и передать её. Ощущаю себя таким лёгким и радостным от общения с молодёжью.
– В одном из интервью вы говорили, что хотели бы сделать «Молодёжный театр» современным, отражающим то, что важно и актуально для молодых людей. Что вы делаете для того, чтобы понять, что сейчас нужно молодёжи?
– Разговариваю с ними. Отслеживаю, какой театральный репертуар сейчас близок молодёжи. Научился у ребят интернет-коммуникациям. Слушаю музыку, близкую молодёжи, пытаясь понять её. Это сближает меня с ребятами, но пока не сильно влияет на выбор нашего репертуара. Он довольно случаен, потому что нам нужно сначала встать на ноги, понять, будем ли мы хоть сколько-нибудь интересны.
Иногда мы делимся друг с другом тем, что больше всего волнует. Большинство ребят почему-то относит себя к «потерянному поколению», хотя «потерянное поколение» – это то, которое было после Второй мировой войны. Но наши тоже чувствуют себя потерянными. Почему? Видят, что в мире много вранья, видят, что люди очень тонко манипулируют другими людьми ради своей выгоды. Иногда спрашиваю: «Почему у вас так крылья подрезаны? Почему не такие безбашенные, не такие самоотверженные?» Много прагматичности, рассудочности. Отказ от иллюзии, что все тебя ждут в этом мире, заставляет ребят засучить рукава и действовать самостоятельно.
– Вы стали победителем выставки- конкурса «Симбирская книга-2015» в номинации «Имя края» с книгой «Борис Александров». Удалось ли по-новому взглянуть на личность Бориса Владимировича в процессе изучения материала для книги?
– Книга составлена из публикаций периодической печати и интервью на радио, телевидении, из отзывов и рецензий на его спектакли. 150 статей 50-ти авторов за все годы его творчества. Я очень трепетно относился к каждому его слову. Постарался всё это суммировать, подытожить и для себя самого сформулировать его образ. Да, я написал предисловие к этому сборнику, но самое ценное – его прямая речь. Хотелось не делать выводы, а дать непредвзятую информацию, объективные материалы, в которых говорит он сам, передавая своё отношение к жизни, к театру и к миру. Это, скорее, открытие Бориса Владимировича не для себя, а для других. Мне очень хотелось, чтобы он остался в этом мире. Книга была передана библиотекам, и она дойдёт до наших потомков, для меня это самое важное. Я был уверен, что тираж в 1000 экземпляров очень быстро разойдётся, ведь многим людям Борис Владимирович дорог.
Человеческая память короткая – вот моё главное открытие. Интерес к этой книге возник, может быть, у двухсот человек, хотя в последний путь его провожали тысячи. Я с ужасом обнаружил, что молодые люди, которые пришли учиться на актёров после его смерти, о нём даже не слышали. Если о Борисе Владимировиче так быстро забывают, то что уж говорить про нас...
Записала Елена Плотникова
Фото Марии Чурбановой, Сергея Гогина, Павла Шалагина, из архива А. Храбскова
«Мономах», №3(99), 2017 г.